Дорогие друзья! С Новым Вас 2022 годом!Пусть год будет здоровым , желанным и оптимистичным как музыка И.О. Дунаевского! Презентация рояля “K.Kawai” в ДШИ 4 г.Омска!Ура! Фортепианный дуэт Ирина и Павел Окуневы
По всем вопросам, консультациям писать в личные сообщения или по тел. 8 913 653 59 43. Павел Анатольевич.
Ученые: игра на музыкальных инструментах делает людей намного умнее
https://newizv.ru/news/science/30-03-2017/uchenye-igra-na-muzykalnyh-instrumentah-delaet-lyudey-namnogo-umnee
Концерты
Омское музыкальное училище им.В.Я.Шебалина
Большой зал (пр.Маркса,4а)
28 апреля 18.00
Концерт фортепианного дуэта
Ирины и Павла Окуневых.
В программе:
А. Аренский Сюита № 1 для двух фортепиано, соч.15
С. Рахманинов Шесть пьес для фортепиано в 4 руки, соч.11
С. Рахманинов Две пьесы для фортепиано в 6 рук
А. Цфасман Джазовая сюита для двух фортепиано
В концерте принимает участие Илья Окунев (фортепиано)
Музыковед – кандидат искусствоведения Елена Комарова
Справки, заказ билетов 8-904-581-10-99
8-913-653-59-43
Стоимость билета-150 руб.
Возможна покупка билета через Интернет и банкомат по карте VISA(Сбербанк,ВТБ,Газпромбанк и др.).Заявки: okupav@mail.ru
Концерт «Москва – Омск» 3 февраля 2017 , 18:30
Концертный зал Детской школы искусств № 4 им. Ю.А.Вострелова ( ул. Марченко 1, ост. « ж. д. вокзал»)
Мария Окунева (скрипка),Юлия Михайлова (фортепиано),Наталья Ловягина (сопрано), Елизавета Окунева (флейта)
В программе произведения Баха,Бетховена,Глиэра,Дворжака,Дютийе,Крейслера,Листа, Паганини,Пуччини, Мендельсона,Рахманинова,Римского-Корсакова
Партия фортепиано Юлия Михайлова, Наталья Темнова,Елена Щенникова Концерт ведёт Наталья Темнова
Стоимость билета 100 руб.!! Справки, заказ билетов 89136535943, 89045811099 Возможна покупка билетов по Интернету
e-mail: info@kamerton55.ru
Окунева Мария. Массне-Размышление ,
Окунева Елизавета, Моцарт- Концерт для флейты с оркестром D-dur, 2,3 часть
Эдуард Кунц: «Счастье – это жизненный настрой»
Эдуарда Кунца называют одним из десяти самых ярких пианистов мира. Ему 33 года, и он родом из Омска. В нынешний свой визит в этот город он провел мастер-класс для пяти подающих надежды музыкантов – учащихся детской школы искусств № 3 и музучилища им. В. Я. Шебалина.
– Эдуард, каким было ваше омское детство?
– Я из интеллигентной омской семьи. Мама и бабушка играли на пианино.
В Москве уверены, что омский конкурс Янкелевича теперь в Уфе
12 декабря 2016 — 14:23 Такую точку зрения озвучил в разговоре с местным дирижером Дмитрием Васильевым столичный телеведущий Артем Варгафтик.
Источник: http://mc.bk55.ru/news/article/12285/
Омский бомонд 50-летие симфонического оркестра проигнорировал
09 декабря 2016 — 03:11
Нельзя сказать, что публика не собралась, но активно расхваливаемый звездой ТВ Артемом Варгафтиком коллектив, судя по эпитетам гастролера, заслуживал большего внимания наших меломанов.
Источник: http://mc.bk55.ru/news/article/12267/
Майя Самойловна Глезарова
10 декабря 2016 года отмечает 92-летие профессор Московской консерваториии им. П. И. Чайковского по классу скрипки Майя Глезарова.
За границами России она, возможно, не широко известна, но любой российский скрипач при упоминании этого имени преисполнится уважения, восхищения и робости.
Более двадцати лет Майя Самуиловна Глезарова являлась ассистентом великого советского скрипичного педагога Юрия Янкелевича, помогая воспитывать скрипачей, которые сегодня являются гордостью российского скрипичного искусства.
После смерти Юрия Янкелевича в 1973 году, она приняла его класс в Московской консерватории, но только в 1990 году, в том возрасте, когда многие выходят на пенсию, получила официальное звание профессора. Преподавать она продолжает и сегодня – у себя дома.
Ученики Майи Самуиловны Глезаровой – Михаил Копельман, Дмитрий Ситковецкий и Лиана Гурджия рассказывают о своем педагоге – патриархе советской и российской скрипичной школы.
Михаил Копельман
Первая скрипка Копельман-квартета, бывшая первая скрипка Квартета имени Бородина, профессор Истманской школы музыки
Мне было тринадцать лет, когда родители привели в Московскую консерваторию для того, чтобы попробовать поступить в класс Юрия Янкелевича. Он перенаправил меня к своему ассистенту, Майе Глезаровой. Я учился у неё 13 лет, до самого окончания моего обучения.
Формально в консерватории я числился у Янкелевича, однако Майя Самойловна продолжала заниматься со мной, поскольку была его ассистентом. Первые два года Глезарова занималась со мной только техникой, поскольку то, чего я достиг на скрипке к этому времени, для класса Янкелевича было совершенно недостаточно.
Процесс был сложный, менять нужно было всё: постановку рук, вибрацию, переходы и смены смычка. В течение этого времени я сыграл бесчисленное количество упражнений и этюдов.
Майя Самойловна разбиралась в технологии, как никто. Она была невероятно требовательной, не прощала ни одной ошибки и добивалась идеального исполнения любого упражнения. Многие скрипачи не выдерживали такого давления и были вынуждены покинуть класс, но те, кто оставался, становились настоящими профессионалами.
Майя Глезарова принадлежит к пантеону великих педагогов старой школы, которые посвятили свою жизнь воспитанию молодых музыкантов, при этом часто жертвуя значительной частью своей собственной жизни. В качестве ассистента Янкелевича Глезарова выполняла самую сложную педагогическую работу. При этом она всегда отличалась скромностью, избегала показушности, и поэтому всегда оставалась в тени.
Несмотря на это, все музыканты прекрасно осознают масштаб педагогического мастерства Майи, она до сих пор является образцом высочайшего профессионализма. Лично я “от” и “до” считаю себя учеником Майи Глезаровой и благодарен ей за каждый день, отданный мне.
Лиана Гурджия
Солистка и участница камерных ансамблей. Родилась в России, в настоящее время живёт в Париже
Мои уроки у Майи Глезаровой не ограничивались только обучением игре на скрипке. От неё не ускользала ни одна деталь. Урок начинался в тот момент, когда ты входил в её знаменитый класс в Московской консерватории.
Она всегда замечала, кто как одет, кто в каком настроении, как мы, её студенты, общаемся друг с другом и так далее.
Мне всегда хотелось демонстрировать ей только самые лучшие свои стороны, будь то интонация, смены смычка, звук, фразировка или я сама в целом. В то время, когда я у неё училось, Майино мнение всегда значило больше, чем мнение кого бы то ни было. Она знала, как помочь мне чувствовать себя уверенно – профессионально и внутренне – даже когда я не нравилась сама себе.
В те годы, когда я училась у Майи, у неё существовало правило: входя в консерваторию, надевать сменную обувь, поскольку обувь в Москве быстро пачкается, особенно зимой.
Внешний вид самой Майи Самойловны всегда был безупречен: одевалась они стильно и очень аккуратно, украшения подбирала с безупречным вкусом. Однажды в совсем не погожий ноябрьский день я пришла в туфлях, которые совершенно не хотелось снимать – обязательно нужно было продемонстрировать их друзьям. Тогда покупка новых туфель была значительным событием. Но лишь только Майя бросила на них взгляд, я поняла, что туфлям подписан приговор – а всё из-за пары маленьких листочков на них и крошечных кусочков грязи с подошв…
Последний раз я виделась с Майей Самойловной в начале этого года. Я пришла к ней домой, чтобы посидеть на её уроке. Это было одно из тех скурпулёзных занятий, когда она методично добивалась высочайшего качества. Ни одна неверная нота не ускользала от её уха, она не пропускала ни одной фразы, в которой был хотя бы намек на неидеальность. Это был час постоянного и строжайшего слышания. И это, может быть, одно из главных умений, которым она учит: правильно слышать. Сегодня мне кажется, что это вообще одно из самых сокровенных знаний, которое учитель может передать ученику.
Дмитрий Ситковецкий
Солист, дирижер, аранжировщик, участник камерных ансамблей и руководитель фестиваля
Хранительница огня
В доисторические времена, когда первые люди сражались за выживание, главным в племени был не самый сильный охотник, который убил больше всех мамонтов, принеся в племя наибольшее количество еды. И даже не та женщина, которая родила наибольшее количество детей и лучше всех заботилась о потомстве.
Самым главным был Хранитель огня, чьей единственной заботой было поддерживать огонь для того, чтобы племя могло получать тепло и продолжать бороться за существование.
В наше время, когда меняется столь многое – закрываются знаменитые оркестры и оперные театры, уменьшается количество слушателей и сокращается поддержка искусства со стороны государства, начальное музыкальное образование пропадает из школьных программ – особенно важной задачей становится сохранение традиций, с тем, чтобы у нового поколения оставались хороший пример и надежда. Важно быть Хранителем огня.
Майя Глезарова посвятила свою жизнь скрипке, и сегодня она является одним из воплощений Великой русской скрипичной школы.
Сорок два года назад я играл вступительный экзамен в Московскую консерваторию перед выдающейся комиссией: Давид Ойстрах, Леонид Коган, Юрий Янкелевич, Дмитрий Цыганов, Борис Беленький, Галина Баринова, Пётр Бондаренко, Игорь Безродный, Семён Снитковский, Володар Бронин, Зариус Шихмурзаева, Виктор Пикайзен и Майя Глезарова. Сегодня ни на одном конкурсе в мире невозможно собрать жюри такого уровня, а в то время это была просто приемная комиссия. Таков был уровень Русской скрипичной школы в прошлом веке.
Когда мама привела меня показаться Юрию Янкелевичу и узнать, не захочет ли он взять меня к себе в класс (мне было чуть меньше шести лет), он предложил, чтобы сначала я позанимался с одним из его ассистентов – проверить, сможет ли сын великого скрипача, Юлиана Ситковецкого, достойно продолжить семейную традицию.
“У вас есть выбор из двух ассистентов,
– сказал Янкелевич маме.
– Одна очень строгая и требовательная, а вторая очень добрая и дружелюбная. Кого вы предпочтете?”
Мама выбрала строгую и требовательную. Таким образом, судьба моя была решена прямо в тот момент: следующие 13 лет я учился у Майи Самойловны Глезаровой.
Её влияние на меня трудно переоценить, и не только в смысле умения привить бескомпромиссный профессионализм и уникальные стандарты – теперь я только так отношусь к музыке. Но главное, она помогла мне понять, что наличие таланта – лишь приглашение к тяжелейшей работе, обязанность требовать от себя больше и больше, постоянно расширяя границы возможного.
Я могу лишь поклониться и сказать, что восхищаюсь ею и преклоняюсь перед самоотверженным подвижничеством и высочайшими целями, которые Майя Самойловна Глезарова пронесла через все эти годы. И еще я благодарен маме за то, что много лет назад отдала меня учиться именно к ней.
The Strad, перевод ClassicalMusicNews.Ru
Как игра на музыкальном инструменте прокачивает ваш мозг
Классическая музыка помогает… разбогатеть!
Пианист Люка Дебарг — о тесноте Парижа, чуткости Гергиева и восторге любви
Фото предоставлено пресс-службой XV Международного конкурса им. П.И. Чайковского
18 сентября лауреат конкурса Чайковского, обладатель приза Ассоциации музыкальных критиков Москвы 24-летний француз Люка Дебарг даст свой первый сольный концерт в Большом зале консерватории. Хотя до конца года ему предстоят еще как минимум три бенефиса в столице, билеты на все вечера были сметены за несколько часов. Корреспондент «Известий» встретился с новым кумиром русской публики.
— Как вам Москва со второго взгляда?
— Все так же прекрасна. Большая Никитская за два месяца заметно похорошела.
— Вы недавно сказали, что в Париже жили почти что в состоянии комы, а в Москве открыли дивный новый мир.
— Разумеется, в Париже у меня тоже была какая-то жизнь, кома — наверное, слишком сильное слово. Однако, как и любой мегаполис, Париж — это толпы людей, которые сталкиваются, но не замечают друг друга. А атмосфера конкурса Чайковского — это атмосфера общения и единения, энергия которых выливалась из залов на улицы города. В Москве я ощущал пульс своей жизни невероятно интенсивно. В Париже такого не испытывал.
— Никогда в жизни?
— Никогда.
— Знаете, недавно был опубликован рейтинг самых гостеприимных городов мира.
— И Москва оказалась на последнем месте — да, я читал. Чушь собачья. Я ощущал себя в Москве принцем. Впрочем, рейтинг ведь составлен по отзывам туристов, а это не то же самое, — я-то был приглашен. В Париже, кстати, туристу очень нелегко почувствовать себя комфортно.
— То есть Париж как рай на земле — для вас только миф?
— Париж прекрасен — как говорил Бальзак, там каждая улочка — это отдельный роман. Но город сильно изменился со времен Бальзака. Бизнес и индустрия потребления заполнили все райские улочки. В отличие от Москвы в Париже мало места, везде тесно, везде толпы. Не всегда есть возможность подумать, сконцентрироваться. Темп ускоряется, глубина исчезает. А ведь артисту просто необходимо уходить в себя. Как можно глубже.
— Один из любимых вами писателей — Достоевский — полагал, что именно в толпе легче всего почувствовать себя в одиночестве.
— Да, об этом писали и По, и Бодлер. Но нынешняя толпа сильно отличается от толпы XIX века. Сейчас все ходят, уткнувшись в смартфоны, это уже не совсем толпа. Я чувствую себя в городе не одиноким, а опустошенным. Суетящиеся люди и информационный флуд высасывают из меня энергию.
— А если сам уткнешься в смартфон, информационного сора внутри станет еще больше.
— Именно. Всё это пустая информация, потому что она не имеет отношения ни к любви, ни к душе, ни к тайне бытия. А мне хочется говорить только об этом.
— Во время конкурса ваши фанаты изумлялись, почему их кумир до сих пор не завел аккаунт в Facebook. Теперь понятно.
— Я использую интернет только для того, чтобы слушать записи и скачивать ноты. И так каждый день много времени утекает в никуда. В жизни слишком много мусора, слишком много моментов, когда твое сознание выключено. Если я поселюсь в Facebook, у меня не останется времени на музыку. Музыка тем и прекрасна, что позволяет общаться одновременно с тысячами людей. Мне вообще кажется, что музыкант не должен разговаривать с публикой, которая его только что слушала. Беседы за кулисами — это неправильно. Мы и так увязываем музыку с «картинкой», с визуальным образом артиста, пытаясь адаптировать нематериальное искусство под свое сознание. Это плохо, а закреплять такую ассоциацию — еще хуже. Поскольку истиной в музыке может быть только звук.
— А вы сами не визуализируете музыку, когда играете?
— Я вижу образы, но они не связаны с мыслительным процессом. Это не галерея фотографий. Эти образы сильнее меня, я в них погружен, нахожусь внутри. И они живые, то есть я могу физически взаимодействовать с ними.
— Вроде сновидения?
— Именно.
— На конкурсе Чайковского есть важная традиция, начавшаяся еще в 1958 году с Ван Клиберна: московская аудитория, особенно женская, влюбляется в талантливого иностранного пианиста со всей страстью русской души. Как вы думаете, внесла ли эта традиция лепту в ваш грандиозный успех?
— Пожалуй, что да. Не могу сказать точно, поскольку я был поглощен музыкой и весь этот ажиотаж меня не затрагивал.
— Вы признавались, что выступление в Москве не было самым удачным в вашей жизни. Но распознан ваш дар был именно здесь.
— Но это же конкурс Чайковского! И дело тут даже не в уровне состязания — есть еще конкурсы Шопена, Ван Клиберна, королевы Елизаветы. Дух конкурса Чайковского особенный — наверное, это именно то, что вы называете традицией. Мне кажется, что я становлюсь частью этого особенного мира. Мне еще предстоит найти путь в его глубину.
— Как и у Ван Клиберна, у вас педагог, воспитанный русской школой, — Рена Шерешевская.
— Да, я чувствую связь с этой школой. Уроки с Реной — нечто экстремальное. Не в том смысле, что мы ругаемся, — нет, мы всё время на драйве, в исступлении несемся навстречу музыке.
— Вы согласны, что выступление на первом этапе второго тура было лучшим из четырех?
— Конечно.
— Почему так случилось?
— На первом туре нужно было играть обязательную программу, к тому же это был первый выход на сцену Большого зала. А к третьему туру я был просто истощен, приходилось постоянно приводить себя в чувство. Я и раньше играл с оркестром, но два концерта подряд — никогда. Для второго же тура я выбрал именно ту музыку, которую хотел сыграть. И точно знал, как сыграю в ней каждую ноту. Всё было продумано.
— Сейчас специально для вас из Японии привезли рояль Yamaha — тот самый, который вы выбрали в качестве «боевого коня» на конкурсе.
— Я об этом не знал. Приятная неожиданность. Для меня этот рояль был наилучшим компромиссом, за ним я чувствовал себя наиболее комфортно. Рояль надо выбирать даже не по красивому звуку, а по совместимости с тобой.
— Как вам игралось с Валерием Гергиевым на фестивале в Мерано? Была совместимость?
— Это было потрясающе. Я почувствовал уверенность в себе. Вообще вопрос уверенности для музыканта не такой простой. Очень многие рассуждают о технической мощи пианиста как о решающем достоинстве. Самое странное, что пианист А может делать кучу ошибок, но если он держится уверенно и сильно, его называют техничным. А пианист Б не заденет ни одной фальшивой ноты, но кажется субтильным и нестабильным, — и его обвиняют в отсутствии техники. Для меня хрупкость, нестабильность — очень важная вещь. Потому что неправильно быть сильнее музыки. Не надо всё контролировать, ты не маэстро. Маэстро — это музыка. Даже не композитор. Музыка есть нечто большее, чем композитор и ты вместе взятые. Я знаю, что я слаб и беспомощен перед гигантской горой по имени музыка. Но я и не хочу водрузить свой флаг на вершине этой горы. Выпячивать свои блестящие октавы, сыгранные сверхскоростными пальцами, а потом говорить — я люблю музыку, — это ложь. Мне музыка приносит и огромную радость, и не меньшие страдания, я ее и люблю, и ненавижу. Иногда она просто разъедает меня изнутри.
Так вот, Гергиев знает и чувствует всё. С ним я не то чтобы обрел уверенность — я был совершенно свободен. Гергиев как бы дал мне слово и сделал всё, чтобы я смог высказаться.
— Валерий Абисалович дает по 300 концертов в год. Вы хотели бы пойти по его стопам?
— Сейчас для меня это невозможно. В будущем — не знаю. Если смогу играть 300 концертов, то буду.
— У вас есть личный агент?
— Я пока ищу его.
— Вы умеете говорить «нет»?
— Нет.
— Уже неплохо.
— На самом деле я стараюсь принимать всё, что идет мне навстречу. Но для меня очень важно, чтобы оставалось много времени на одиночество. Мне нужно думать, я всё время нахожусь в этом процессе. Еще мне постоянно требуется время на мнемонические упражнения.
— Вы недовольны своей памятью?
— Доволен, но каждый день я должен учить что-нибудь наизусть: музыку, стихи, прозу. Это очень болезненное хобби, перешедшее в одержимость. Я не в силах от него отказаться — мой мозг требует тренировки. Но есть и большая польза: когда у тебя есть такой багаж, в любой стрессовой ситуации — скажем, опоздал ты на самолет или промок под ливнем — ощущаешь себя тепло и спокойно. Никакой паники. Благодаря этой мании, я чувствую себя защищенным, у меня есть мой несгораемый запас.
— Вы сказали, что вам хочется говорить только о любви, душе и тайне бытия. Почему?
— Потому что я христианин. Точнее, на пути к тому, чтобы им стать.
— Вы католик?
— Думаю, что да. Со временем отвечаю на этот вопрос всё более уверенно. Я хочу воцерковиться.
— Как вы считаете, насколько в музыке важна эротическая энергия?
— Эта энергия есть абсолютно во всем. Ее нельзя ни приручить, ни задушить. Вы знаете, у нас во Франции в 1968 году случилась сексуальная революция. На самом деле это фикция. Люди думают, что они освободились, что секс перестал быть табу. И что мы имеем сейчас? Все стали только холоднее и закрепощеннее — не в сексе, а в любви, которая животворит секс. Поэтому я стараюсь жить так, чтобы ощущать любовь и эротическую энергию во всём. Я только что был в Греции, и когда почувствовал запах песка, увидел камни, услышал море, я ощутил возбуждение. То же самое происходит в музыке. Более того, есть одна вещь, которой я очень опасаюсь по религиозным причинам, — это обольщение. Но в музыке оно возможно! Единственный способ обольщения, который меня не разрушает, — именно через звук.
Для меня нет границ между эротикой, религией, повседневной жизнью. Я не мыслю, как принято в наши дни: сейчас поработаю, потом займусь сексом, а в церковь мне вообще не надо. Всё взаимосвязано. Секс — это не то, что старшее поколение запрещает нам делать, а мы назло предкам проказничаем. Я убежден, что и в пуританские времена люди умели достигать счастья в постели, и им необязательно было выносить это на страницы глянцевых журналов. Сейчас представление большинства людей о сексе, как и о религии, ущербное и искаженное. То же касается политики. Мне кажется, верить в республику сегодня столь же абсурдно, как верить в монархию. Свобода, равенство, братство? Вы их где-то видите?
Возвращаясь к вашему вопросу: а вам кажется, что в моей игре не было эротической энергии?
— Это был скорее спиритуальный, чем телесный процесс.
— Но для меня это едино! Я не разделяю духовное и эротическое.
— То есть секс для вас сакрален?
— Секс ради продолжения рода — это животный инстинкт. Секс для удовольствия — это язычество. Если же ты занимаешься сексом, потому что горишь от любви и не можешь им не заниматься, если ты и твоя девушка притягиваетесь друг к другу магнитом непреодолимой силы — тогда секс сакрален. В моей жизни это происходило лишь с одной девушкой, но мне очень повезло, что я это познал. Вершина, на которую ты взмываешь, когда переживаешь такой опыт, — это просто невероятно. Тебе всё открывается, ты чувствуешь себя вселенной.
— И этот опыт нельзя пережить без физического контакта.
— Нельзя. Дух, лишенный плоти, — это от лукавого. Дух во плоти — может быть святым. Я знаю, что в православии несколько другие акценты, но для католиков очень важна телесность Христа, на этом построено таинство причастия.
Вообще с этими словами нужно быть очень осторожным. Путь осмысления таких вещей может привести к безумию, как это случилось с Ницше и Скрябиным, которые мнили себя стоящими выше Бога.
— Мне кажется, вам не грозит такое искушение.
— Я тоже так думаю. Мое главное искушение — это уныние. Я часто чувствую отчаяние, и остаться в нем — действительно большое искушение.
— Музыка вам не помогает?
— Нет, потому что музыку нельзя использовать. Она так не работает. Когда я в музыке, всё и так хорошо. Беда в том, что когда я в депрессии, я не могу заниматься музыкой.
— По этой причине вы бросили уроки фортепиано в 15 лет?
— Нет. Просто я был одинок, и вдруг, перейдя в новый колледж, нашел новых друзей — прекрасную компанию для легкого времяпрепровождения.
— Почему же это мешало заниматься музыкой?
— Времени не хватало. Мы шутили по 16 часов в сутки.
“Я НЕСУ РОССИЮ В СЕБЕ!”
Лера Ауэрбах – всемирно известный русский композитор, автор балетов «Русалочка» и «Татьяна», пианист, поэт и художник, о судьбоносном переезде из Челябинска в Нью-Йорк, о мечте поработать с Геннадием Рождественским и о том, что музыкой и поэзией должны заниматься только безумцы.
В Гамбургском оперном театре прошли «Прелюдии CV». Это ваш первый балет с именитым Джоном Ноймаером. Как вы с ним познакомились?
Да, он впервые был поставлен в 2003 году. Без этого балета не было бы ни «Русалочки», ни «Татьяны». В прошлом году у Джона был юбилей, а также 40-летие его работы с Гамбургским балетом, и он включил «Прелюдии CV» в десяток наиболее важных для его творчества произведений. Мы с Джоном знакомы уже давно. Он когда-то услышал мои «прелюдии» и решил, что должен создать балет на эту музыку. Это был 2002 год. Помнится, в детстве я читала биографии Равеля, Стравинского, Прокофьева – и мне хотелось узнать: а вот в наше время бывает так, чтобы композитор и хореограф совместно создавали большие новые произведения? Как это все вообще происходит? И вдруг раздается телефонный звонок – Джон Ноймайер – живая легенда! И он спрашивает меня, а не буду ли я возражать, если он создаст балет на мою музыку? Джон также попросил, чтобы я участвовала в этом балете как пианистка. И вот уже с 2003 года я приезжаю на каждое исполнение. Ну а после «Прелюдий CV» последовала и «Русалочка».
Балет «Русалочка» стала для вас дебютом на московской сцене? Какие вы при этом испытывали чувства? Были ли у вас какие-то страхи?
Это не было моим дебютом в Москве. До премьеры «Русалочки» я выступала и с Гидоном Кремером в Большом зале Московской консерватории, и с Русским национальным оркестром, и на фестивале «Московской осени». Безусловно, «Русалочка» была самой значительной премьерой моей музыки в Москве – во всяком случае, до премьер оперы «Слепые» и балета «Татьяна», – но к тому времени «Русалочка» уже выдержала много испытаний и с успехом шла в оперных театрах Дании, Германии, США, Китая и Японии. Последний раз, когда мы подсчитывали, было более 250 исполнений в разных странах. Балет получил много международных премий, поэтому каких-то особых страхов и волнений по поводу московской премьеры у меня не было. Просто для меня было важно, что моя музыка возвращается на Родину и хорошо принята. И я была рада, что этот балет получил две «Золотые маски» в Москве.
Еще один ваш балет «Татьяна». Он получился очень глубоким и трагичным. Как вы познакомились с Татьяной – Дианой Вишневой? Насколько известно, вы специально для нее писали партию Татьяны, и в одном из своих интервью она говорила, что это невероятно сложная музыка.
С Дианой мы дружим уже много лет. С самого начала работы с Джоном Ноймайером я попросила, чтобы русскую премьеру «Татьяны» танцевала именно Диана, т.к. я изначально почувствовала, что эта роль будет ей близка. Диана – великая балерина прежде всего потому, что она никогда не останавливается в творческом поиске, ей интересен не только классический репертуар, но и современный. Она тонко чувствует связь времен и умеет это отражать. Музыка же «Татьяны» сложна в том смысле, что требует от всех исполнителей предельной эмоциональной отдачи, психологического наполнения каждой ноты, каждого жеста. Здесь нет ничего случайного. Это как балансировать на грани жизни и смерти – предельная самоотдача.
Вы посещаете все мировые премьеры ваших произведений?
По мере возможности стараюсь, но, к сожалению, это не всегда получается.
Вы сотрудничаете со многими зарубежными музыкантами, а с кем из России вам доводилось работать?
Мне посчастливилось работать со многими музыкантами из бывшего Советского Союза. Я написала много произведений для Гидона Кремера. В этом сезоне Владимир Спиваков исполнил российскую премьеру моего оркестрового сочинения «Вечный день». Когда я была композитором-резидентом легендарной Стаатскапеллы Дрездена, моим «Реквием – Ода миру» дирижировал Владимир Юровский; премьерой симфонической поэмы «Икарус» на фестивале в Вербье дирижировал Ниимэ Ярви, премьерой «Русского реквиема» в Испании – Тону Кайюсте, а оперой «Гоголь» в Вене дирижировал Владимир Федосеев. Я дружу и выступаю с такими музыкантами, как Вадим Глузман, Филип Квинт, Дмитрий Ситковетский, Нарек Ахназариян, Зоряна Кушплер и многими другими. Я счастливый человек, так как мне довелось работать с выдающимися музыкантами, театрами и оркестрами мира.
Вы также принимали участие в Транссибирском фестивале искусств Вадима Репина…
Да, в этом году на фестивале состоялась премьера моего самого последнего сочинения – De Profundis – концерта № 3 для скрипки с оркестром. А вообще, впервые Репина я увидела еще в детстве, в Челябинске, но мы тогда не познакомились. Мне было лет 8, а ему 11 или 12. Я помню тот концерт: приезжал профессор Брон со своим классом. Я тогда запомнила Вадика… и совершенно определенно себе представила, что когда-нибудь настанет время и я для него напишу концерт скрипки с оркестром. С тех пор прошло много лет. И вот однажды, получилось так, что мы оба выступали на фестивале Вербье, в Швейцарии. Оказалось, что Вадим прекрасно знает мою музыку и уже давно мечтал, чтобы я написала для него концерт.
А с кем из наших музыкантов вам еще не доводилось, но очень бы хотелось поработать?
С Геннадием Рождественским. Мечтаю, чтобы под его дирижерством прошел мой «Гоголь».
Вы упомянули о своем детстве в Челябинске. Как вам удалось переехать в Нью-Йорк?
Это было лето 1991 года. Меня сначала пригласили на гастроли в США, а затем мне предложили поступить в одну из консерваторий Нью-Йорка. Это произошло совершенно спонтанно. Мне было 17 лет. Я уезжала всего на 10 дней, у меня с собой и багажа-то не было. В моей сумке лежало платье, концертные туфли, флейта и ноты. Ни денег, ни знакомых, ни родственников, ни английского. Но был безумный интерес – как это: жить и учиться в Нью-Йорке?
Нью-Йорк не разочаровал?
Нет. Нью-Йорк – это город-зеркало, он все отражает: и страхи, и неуверенность, и амбиции. Он может отразить разные стороны человека, даже те, которые тот не хочет показывать. Ко мне он повернулся, очевидно, своей доброй стороной. Конечно, было не так уж легко. Я ведь не из Москвы или Ленинграда, а из закрытого Челябинска. Тогда вообще было мало реальной информации об Америке, Западе. В Союзе тогда были тяжелые времена, продовольствие выдавали по талонам. Прилететь из Челябинска в Нью-Йорк – это как оказаться на другой планете. Но с другой стороны, 17 лет – хороший возраст для перемен. Это сейчас, оглядываясь назад, я понимаю, в какой неоднозначной ситуации я тогда оказалась. Все ведь могло сложиться совершенно по-другому. А тогда страха не было, я просто жила каждым днем.
После окончания обучения вы реализовывали свои творческие проекты во многих странах и достаточно часто работали в Германии. Доводилось ли вам общаться там с Родионом Щедриным и ныне покойной Майей Плисецкой?
Мы встречались в течение нескольких лет на фестивале в Вербье, куда я приезжаю с концертами почти каждое лето. Майя Михайловна всегда приходила на мои концерты, с ней было удивительно легко общаться. Ее интересовало все новое, что создается в балете. Союз Щедрина и Плисецкой уникален и даже в чем-то символичен, ведь создать нечто значительное в сфере балета можно лишь тогда, когда музыка и танец являются равноправными партнерами. Для Майи было важно, что я работаю со многими хореографами и пишу музыку для театра. Ее всегда волновало будущее балета. Исполнение «Татьяны», которое прошло в июне этого года в театре Станиславского и Немировича-Данченко в Москве, посвящалось памяти Майи Плисецкой.
Другой наш именитый деятель – Рахманинов – был и композитором, и пианистом-виртуозом, и дирижером, но при этом он всегда говорил, что не может заниматься двумя делами одновременно. Он либо только играл, либо только дирижировал, либо только сочинял. Вы также обладаете разносторонним талантом, как у вас получается делать два дела одновременно?
Мой случай сложнее, чем у Рахманинова, так как я работаю параллельно в трех различных видах искусства – музыке, литературе и визуальном искусстве. И в каждом из них есть дополнительные разделения. Всё это требует максимальной концентрации и отдачи. Это подход к творчеству, который был характерен скорее эпохе Ренессанса и идет вразрез с представлениями об узкой специализации, характерной для современного мира. Быть композитором или поэтом – это предельно неблагодарная и сложная профессия. Ей должны заниматься лишь безумцы, которые без нее жить не могут и готовы ради этого внутреннего жара на любую жертву. По-другому невозможно. Иначе – это покрытые пылью престижные дипломы раздутых от самомнения и амбиций дилетантов. Лично для меня опера – самый естественный жанр, ибо в ней органично представлены и музыка, и литература, и драма, и визуальное оформление. Кстати, совмещать различные профессии в сфере искусства для меня легче, чем, скажем, заниматься семейными хлопотами или педагогической деятельностью – что делают большинство коллег. Поэтому преподаванием я занимаюсь, только проводя мастер-классы на фестивалях.
Вы больше композитор или пианист?
Поэт.
В мире известных пианистов больше, чем пианисток, и даже Марию Юдину некоторые музыканты называли «мужчиной в юбке». С чем, на ваш взгляд, связано такое «неравноправие» полов?
Пианистов-то достаточно и среди женщин, и среди мужчин. Хотя женщин, наверное, все-таки меньше. А вот процент женщин-композиторов по сравнению с мужчинами-композиторами намного ниже, чем в любой другой профессии. Их просто можно пересчитать по пальцам.
Многие творческие личности весьма болезненно воспринимают критику. А как вы к ней относитесь?
Никак.
Вы выступали в качестве соло-пианистки в Карнеги-холле, Большом зале Московской консерватории, Опера-Сити, Центре Линкольна и во многих других концертных залах. Где, на ваш взгляд, лучшая акустика?
Там, где талантливая и внимательная публика.
За рубежом вы известны больше, чем в России. Это вас не задевает?
Меня вопросы «славы» не слишком беспокоят, но, естественно, это обидно, когда русского композитора знают на Западе лучше, чем в своем отечестве. Но сегодня все больше музыкантов из России начинают включать мои сочинения в свои концерты. Русская тема занимает важное место в моем творчестве. Кстати, мои стихи знают лучше, чем музыку, они даже включены в школьную хрестоматию.
А представляют вас чаще как американского композитора или как русского? Это имеет для вас какое-то значение?
Ну конечно, меня везде представляют как русского композитора. На Международном экономическом форуме в Давосе я вместе с Валерием Гергиевым представляю Россию. Но в самой России, если кто-то ко мне враждебно настроен, то обязательно поставит «в вину» Америку.
К слову, об экономическом форуме. Вы выступали в Давосе. Какова лично ваша цель этого участия?
Для меня очень важно, чтобы на форуме в Давосе обсуждались не только политические и финансовые вопросы, но и вопросы культуры и искусства. Искусство – это наше общечеловеческое достояние. То, что создается сегодня, будет наследием для потомков. Искусство принадлежит всем людям, вне политических и географических барьеров, это лучшее, что создается человечеством. Если вопросы искусства игнорируются, то что же останется от нашего времени, кроме безумства войн? Какое наследство мы оставим будущим поколениям?
А что вы думаете по поводу санкций в отношении России?
Ничего не думаю. Политика не моя сфера интересов.
На ваш взгляд, влиятельные и состоятельные люди должны безвозмездно поддерживать искусство?
Искусство всегда напрямую зависело от спонсоров, от людей, обладающих широтой взглядов и имеющих возможности поддерживать выдающихся композиторов, писателей, художников своего времени. Эти люди понимали насколько важно, чтобы наша эпоха оставила после себя не только руины и забрызганные кровью страницы истории, но и произведения искусства, способные затрагивать чувства и обогащать будущие поколения. Такая поддержка не является полностью безвозмездной. Мы знаем имена спонсоров Бетховена, ибо они навеки запечатлены на страницах его произведений. Почти каждое его сочинение посвящено конкретным людям, которые поддерживали его в то или иное время. Мы знаем имена этих людей, хотя уже не помним имена правителей и генералов его времени. Мы помним имя Надежды фон Мекк, без нее не было бы Чайковского. А вы можете себе представить русскую культуру без музыки Чайковского? Быть спонсором или заказчиком нового сочинения – это все равно что выгравировать в вечности свое имя. Здание можно разрушить, а симфония или соната может остаться на века.
Вы занимаетесь благотворительностью?
Да. Но тихо, без особых фанфар. Недавно, например, я выступила в Карнеги-холле на благотворительном концерте. Мои картины и рукописи периодически выставляются на благотворительных аукционах.
Вадим Репин проводит свой фестиваль в Новосибирске, откуда он родом, Денис Мацуев – в родном Иркутске. У вас не возникала идея тоже организовать собственный фестиваль в Челябинске?
Организация фестиваля требует прежде всего административного таланта. А этого таланта у меня нет. Я вообще отшельник по натуре, я избегаю толпы, прессы… Кроме того, у меня просто нет времени на организацию фестивалей.
Вы когда-нибудь задумывались над тем, смогли бы вы стать столь же известной, если бы в 1991-м вернулись обратно в Челябинск?
Столь же? Не знаю, не уверена. Но так или иначе, я бы все равно занималась своим делом.
Планируете ли вы когда-нибудь вернуться в Россию насовсем?
Я не чувствую, что я уезжала. Я несу Россию в себе!
millionaire.ru